Рельеф земной поверхности.

Шизо, созерцающий горный ландшафт, «ощущает себя» частью ландшафта, но не в силу включенности в органический резонанс с его силами и потоками (и по формуле: «я в ландшафте, ландшафт во мне»), а в силу абсолютной нетождественности его «я» собственному образу тела и соотнесенности с внешним миром.

Ландшафт с чрезвычайно благоприятными для биоантропоценоза климатическими условиями; ландшафт компактный — и потому породивший прообраз единого информационного пространства; ландшафт прибрежный — и потому талассоцентричный, ориентированный на Внутреннее море… Египет и Малая Азия, Карфаген и Рим, Греция и Финикия — все эти «морские народы» (по аналогии с der Menschen zur Meer, древними победителями египтян) сложились и взрасли в ландшафте Средиземноморья.

В гнездах определенных ландшафтов (Шпенглер любит слово ландшафт и все время говорит о духовных, душевных и музыкальных ландшафтах) на берегу Средиземного моря, в долине Нила, в просторах Азии, на средне-европейских равнинах рождаются души великих культур.

В моем понимании «культура» и «ландшафт» не противостоят друг другу и не смешиваются в пространстве механически, а, следовательно, учение о культурном ландшафте не является простой суммой знаний о природном ландшафте и культурных объектах в нем.

Это был величавый ландшафт, внушительный ландшафт, отпугивающий ландшафт, во всяком случае, не из тех пейзажей, какие располагают к мирному потягиванию пива.

Пользуясь терминологией Льва Гумилева, скажем, что антропогенный ландшафт все решительнее вытесняет природные ландшафты планеты.

Ведь если историческая судьба народности есть продукт ее хозяйственных возможностей, то она тем самым связана с динамическим состоянием вмещающего ландшафта, независимо от того – ландшафт естественный или некогда был создан руками человека.

Для нашей проблемы в очерченном круге вопросов важны две темы, которые мы разберем поочередно: 1) постоянное воздействие ландшафта на этнос и 2) варианты воздействия этноса на ландшафт.