Деревенский мужчина.

... .Дрозд видит – по дороге едет мужик,В повозке везёт бочку пива старик ... .Дрозд начал теперь мужика раздражать:То сядет на лошадь ... – затычку клюёт,Покоя никак мужику не даёт!Мужик рассердился и так осерчал,Что ... садится,Кривляется, крыльями машет – резвится.Мужик топором размахнулся сплеча.(Конечно, вс ... воткнулся,И вышиб затычку, и бочку сломал…Мужик аж взбесился – за дроздом побежал ...

Гляди, боже, как хорошо уродила земля мужику!" А бог хвастается: "Это, значит, усердно молил меня мужик!" Юрий и скажи: "А мужик-то самый тот, помнишь: когда он родился, тебя по лбу горшком стукнули?" - "Этого я не забыл",- сказал бог и велел чертям погубить полосу мужика.

Слушай, то, что я не стану делать мужику массаж ног, еще не означает, что Марселлас правильно поступил, выбросив Антуана из окошка прямо на это сраную стеклянную крышу, вместо того, чтобы поговорить с ним как мужик с мужиком.

Как только благодаря этому событию что-то такое "отошло" от мужиков к господам, от господ к мужикам, тотчас же и в тех и в других появились первые проблески чувства собственности; как только какой-то кусок леса или поля стал чужим, барин сообразил, что все это - "мое", и как только увидел это же самое мужик, то и он тоже сообразил, что ведь это - "наше".

А вообще мужик, в массе его, оценивался по старой народнической литературе, но умилительное их отношение к мужику было уже почти стёрто тревожной мыслью Глеба Успенского, мрачными рассказами Бунина и скептицизмом таких рассказов Чехова, как "Мужики", "В овраге", "Новая дача".

Их бы в послевоенные годы, когда на одного мужика двадцать баб, когда не смотришь, пьет или нет, красавец или урод, калека или нет, когда мужик назывался тем, кем он и был – мужиком.

Мужику на глаза икону надо, свечку надо, теплую душу надо… Знаю я мужика, из них вышел, и сам мужик.

Ну, стал поп жаловаться благочинному, да ничего не взял: потому благочинного нужно поблагодарить, а у попа шиш; попу мужики ничего не дают… Вот мой поп и рассердись на благочинного, и поезжай в губерню к архирею, а тот на него осердился: стричь, бает, больно буду… С тех пор поп славный стал и мужикам полюбился, стал со мной в лес ходить на промыслы, и попивали мы с ним пиво и водку, как ни один мужик не пивал… А то, когда найдет на моего попа благой стих, позовет меня да старосту, и пойдем служить обедню: я часы кое-как прочитаю, он эктению скажет через два в третий, Евангелие прочитает, „иже херувимы“ пропоем… Он придурай, што ли, был — не знаю: как я запою: „отложим попечение…“, он и плачет, и плачет — што есть, жалко его… Я и баю: чево ты нюни-то распустил.