Аэрозоль, образуемый продуктами неполного сгорания веществ.

А днем степи дымятся: вздымаются черные столбы минных разрывов, тонкие дымки походных кухонь, горьковатый дым солдатской махорки.

КрасухинуГорят сырые листья,И вьется горький дым.В саду, пустом и мглистом,Он кажется седым.В молчанье нелюдимомЯ думаю о дне,Когда растаю дымомВ холодной тишине.Листок заледенелыйКачается, шурша…Уже почти сгорела,Обуглилась душа.Не будет продолженьяВ растаявшем дыму.И нету утешеньяРаздумью моему.* * *31 января 2014 года, выступая в эфире радиостанции «Эхо Москвы», министр культуры России Мединский оскорбил писателя Даниила Гранина, утверждавшего, что в блокадном Ленинграде работал кондитерский цех, занимавшийся выпечкой пирожных для партийного руководства города.

Николь, тогда еще совсем девчонка, любила засыпать под хрипловатый, будто навек прокуренный голос Люсьенн Бойэ: "Все тонет в дыму, в папиросном дыму, жизнь, любовь, я сама — все только дым, дым, дым…"

Из-за дыма Аллен почти ничего не видел, дым забивался в легкие, казалось, что на месте сражения воздух зачем-то заменили дымом.

Осенью листья сгребали в кучу и зажигали, оттуда поднимался черный дым, потом посреди дыма из листьев начинали выскакивать языки огня, дым уменьшался, огонь разгорался сильней, потом затухал, и снова поднимался дым.

Сцена была окутана дымом, как поле боя, дым упругими волнами отскакивал от грохочущих колонок, полыхали прожекторы, ударник по пояс в дыму из последних сил отбивался от разнокалиберных барабанов и тарелок.

Уже как вечереть стало, проснулся он и видит дивную картину: печь дымится, а на печи кушанье всякое готовится, кипит, дым клубком подымается.

Поезд остановился на какой-то маленькой станции – кажется, в Бельгии: немецкие деревеньки с зеленью и беленькими домиками, выглядывающими из нее, давно прекратились; давно уже пошли каменные глыбы с боков дороги, горы (буквально) золы, облака дыму, тысячи труб, изрыгающих дым и пламя, и исчезли всякие следы деревни; видны только фабрики и казармы для рабочих, узенькие, низкие одноэтажные здания, с крошечными окнами, маленькими дверцами, обвешанные всякою рванью, просушивающеюся на солнце; людей стало почти не видно, они все где-то под землею, в огне и дыме… Изредка у дороги увидишь женщину-сторожа – она босиком, в рубище, изможденная и худая.

Сквозь марсианскую ночь плыли легкий, как крылья ночной бабочки, синий дымок благовоний, черный табачный дым и дым костров из траурных еловых веток, туманы, пахнущие корицей и тленом.