Произведение В. Шукшина

Мы жили, путешествовали, размышляли, мечтали вместе, любили одни и те же вещи одинаковой любовью, восхищались одними и теми же книгами, ценили одни и те же творения, испытывали одни и те же чувства и так часто смеялись над одним и тем же, что полностью понимали друг друга, можно сказать, с полувзгляда.

Не доходя нескольких метров до родника, старший брат остановил младшего знаком руки и тихо произнёс: «Погоди Савелий, сдаётся мне мы здесь не одни».Пригнувшись, незаметным шагом, братья стали медленно приближаться к маленькой поляне, где находился родник.

Чувствовалось, что они всю неделю провели бок о бок, вместе работали в одном и том же деле, в одних и тех же цехах и конторах, виделись с одними и теми же людьми, деля одни и те же заботы.

Они хотели знать, «как современный человек пришел к этому образу жизни»: почему одними управляют короли, другими – старики, третьими - воины, а женщины – ни кем; почему у одних народов наследство передается по мужской линии, у других – по женской, а у третьих – и по той и другой; почему одни люди болеют и умирают, если они считают, что их заколдовали, а другие смеются над этим.

По мнению философа, характер игр и свойственное им следование правилам влияет на установление законов и определяет, будут ли они прочными или нет: «Если дело поставлено так, что одни и те же лица принимают участие в одних и тех же играх, соблюдая при этом одни и те же правила и радуясь одним и тем же забавам, то все это служит незыблемости также серьезных узаконений.

Ее пытались воскресить в бесчисленных биографиях, но одни слишком коротки, чтобы их стоило читать, а другие слишком длинны, чтобы дочитать; одни обрушивают свирепую критику, другие напоминают жизнеописания святых; одни написаны столь давно, что их и не найти, другие же столь скучны, что их не стоит искать; одни существуют только на английском языке, другие переведены наспех; в одних герой погибает, не родившись, в других возрождается после смерти; и только старый роскошный «Уинстон Черчилль» Уильяма Манчестера[1] лишен всех этих недостатков, но, к сожалению, рассказ обрывается в 1940 г. – на четверть века раньше, чем хотелось бы.

Пока руки шарят по столу, невесть в который раз вороша одни и те же страницы одних и тех же книг, пока глаза, намозоленные одними и теми же строчками, пытаются отыскать в них что-нибудь, что позволило бы хоть как-то отличить обещанную работу от груды цитат, оно занято делом наисерьёзнейшим.

Приходится отказаться от схемы двух учебников — по истории Греции и истории Рима, требовавшей, например, дважды говорить о природных условиях одного и того же средиземноморского региона, словно бы омывающие Балканы и Апеннины моря не были частью единого Внутреннего моря, и над этими полуостровами дули разные, а не одни и те же ветра, хотя и с другими названиями, словно бы обитатели этих полуостровов и островов Внутреннего моря не пользовались одними и теми же ископаемыми и не страдали от одних и тех же природных катастроф.

Но хотя пути их пролегают по одним и тем же дорогам, вдоль одних и тех же рек - Оби, Парабели, Кети, Чулыма, Юксы, через одни и те же села, постоялые дворы заимки, охотничьи становья, невозможно отрешиться от впечатления, будто едут и идут они дорогами разными.