Населенный пункт (город) в Китае, провинция Хубэй

иди, — сказал старший, а я видел, что голова ... , губами он уже касался песка, — иди вперед, прямо вперед, уже начинает ... ты увидишь стены и башни Иерусалима, иди, я отдохну немного и тебя догоню, тогда ... , Господи Иисусе, к чьему далекому гробу я иду, прости мне, добрый милосердный Боже ... , что к твоему гробу я иду не затем, чтобы вызволить его ... , с той поры, как я покинула Клуа и иду вместе со всеми остальными детьми ... , Господи Иисусе, к чьему далекому гробу я иду, прости мне, добрый и милосердный Боже ... , что к твоему гробу я иду не затем, чтобы вызволить его ... Боже, что к твоему далекому гробу я иду не из любви к тебе, а связанная ... Боже, что к твоему далекому гробу я иду не из любви к тебе, а связанная ...

не важно, я спокойна-спокойна)… свечение мягкое такое, непонятное, быстро исчезло, прорех на мужике не осталось: на груди и боку, на лбу и за ухом, на ноге и другой руке, и на той что я приставила… я спокойна-спокойна… мужик целый, только грязный… смотрит странно, вроде говорит что-то, а я не слышу… я встаю, и иду дальше, куда шла… я спокойна-спокойна… иду… трупов больше не вижу… долго иду… вот только меня колотит как-то нехорошо, я еще спокойна… иду, иду… полянка крохотная, ручеек…и сил больше нет… сажусь у ручья, смотрю в воду… он маленький, сантиметров 40 в ширину и короткий — от дерева начинается и в конце полянки исчезает… и журчит (до сих пор ни одного звука я не слышала, странно, да?)… всегда, когда мне плохо было, шла к воде, а дома — в ванную, открывала кран и слушала звук бегущей воды… и сейчас, журчит ручей, бежит вода, уносит мое "спокойствие"… как же мне плохо…

Даже и сейчас, став старухой, я хорошо помню и тяжесть кувшина, и промозглый холод зимнего утра, и плеск воды, и голые черные ветки дикой вишни – манзаниты в тумане; слышу голоса детей, что идут впереди и позади меня по крутой тропинке вдоль ручья, болтают и смеются.Иду туда, иду туда,Иду туда, куда путь мой,И плачу над водой.И он туда, и он туда,Следом за мнойТуман над водой.[1]Впрочем, я вовсе не была плаксой, скорее даже наоборот.

Все вы ни черта не понимаете! — он в сердцах хлопнул дверцей и быстро пошел, почти побежал к пещере, разбрасывая ногами снег, и только раз оглянулся и коротко махнул рукой; но все это время, пока он шел, я внушал себе, что это я, я иду по снежной целине, я и никто другой, что все, что произошло, произошло со мной, вот с этим Колькой Орловым, которого я знаю сто лет, знаю со всей его подноготной — но, оказывается, не знаю совсем; что это в меня стреляли где-то там, в странном мире, это у меня след от пули под левой ключицей; а может — не только стреляли; а может быть, еще будут стрелять, и более метко, и я знаю это и все равно иду туда, иду навстречу… чему?… Умом я это вроде бы понимал, а до души все равно не доходило, потому что он шел, упорно шел к своему счастье, а я — вот он я.

Я обнаружил, что уже давно иду по лесу, и даже не иду, а, скорее, пробираюсь, потому что лес был достаточно густ и в нем было темнее; обнаружил, что мне давно надоело разбирать дорогу, временами напарываться на что-то, продираться; еще я все время помнил, что иду под уклон, а это значило, что потом надо будет долго идти в гору.

Я иду лабиринтами городских улиц, взбираюсь на пахнущие гудроном современные крыши, снова спускаюсь вниз, и иду, иду, пока не надоест.

Я иду немедленно в электронную поисковую систему, то есть иду не ногами, это такое выражение, я иду образно.

Не знаю, когда мне подумалось: а не бросить ли его здесь; помню только, что я чистил ему арахисинку и в то же время думал, что если сделать вид, будто я иду кинуть что-нибудь голубям, которые бродили довольно далеко, будет очень легко зайти за Пирамиду и потерять его из виду.