Печаль, сожаление

В этом возбуждении она сейчас испытывала острую жалость — жалость к ребенку, жалость к старику, который когда-то был в Испании, но ничего, кроме боя быков, не мог о ней вспомнить, жалость к тем, что уже не ждут близких, и к тем, что мучительно тревожатся за них, жалость к истощенным, осиротевшим детям, жалость ко всем этим людям.

Жалость за позднего ее сына Исаака, жалость за то, что он чуть было не отнял его у нее, жалость за то, что часто уходил от нее к наложницам, оставляя одну в шатре, жалость за то, что он не может выполнить ее последнее желание.

Приезжая в такие города – а связанные с нашей отраслью города почти все были такими, – я всегда испытывал удивление и жалость при виде населяющих их людей: мне было непонятно (действительно непонятно, я не мог даже усилием разума представить это себе), как можно жить в подобном – нет, не медвежьем, а казалось вообще не приспособленном ни для человеческой, ни для какой другой жизни – углу, – и по молодости лет вместе с жалостью испытывал неизбежно снисходительное, покровительственное даже чувство по отношению к этим людям: сейчас, на расстоянии десятка прожитых с того времени лет, я понимаю, какой же я был дурак, – но в те времена директор двадцатитысячного металлургического гиганта где-нибудь за Уральским хребтом представлялся мне незначительнее любого заведующего институтской лабораторией (исключая моего Помазана).

Они подавляли в себе гнев, пока тот не превратился в жалость, затем боролись с жалостью, пока та не перешла в сильное желание сделать все возможное, чтобы их собственная жизнь стала лучше.

Брак становится несчастливым следующим образом: брак покидает любовь, заменив себя привязанностью, затем брак покидает привязанность, заменив себя жалостью, а когда брак покидает и жалость, появляется ненависть — конечная и самая опасная стадия брака.

Ему стало жаль ее, но жалость не расшевелила его равнодушія и осталась лишь жалостью, не проявившись ни въ чемъ.

Люди больше всего любят жалеть себя, других они обычно и не жалеют, под жалостью к другим обычно всегда прячется жалость к себе.

Но здесь человечность взята по высшей мере космической справедливости; жалость и сочувствие к другому — корчащемуся в предсмертных судорогах товарищу — уравновешены не жалостью к себе и собственной болью, а простым знанием своей — такой же точно — страшной судьбы и видением — до галлюцинации — себя на месте умирающего друга.

И в нем еще раз дрогнула жалость к ней, к ее развязности, а вместе с жалостью — нежность и сладострастное желание воспользоваться ее наивностью и запоздалой неопытностью, которая, он уже чувствовал, непременно соединится с крайней смелостью.